Тони Хоукс - Теннис на футбольном поле [Играя в теннис с молдаванами]
Я убедил Юлиана послоняться вокруг тренера «Зимбру» в надежде завести разговор с одним из футболистов после того, как они примут душ, переоденутся и получат хорошую словесную трепку. Я вился вокруг Юлиана, уговаривая его остановить игроков и представить меня. На его лице была написана история о парне, который работал на другого парня, у которого съехала крыша, но который платил первому, и поэтому второму приходилось потакать. Нам удалось перехватить одного футболиста с бритой головой, и он оказался одним из тех, кто был мне нужен – Ионом Тестимициану. Юлиан обратился к нему на румынском и показал на меня, видимо, представляя. Разумеется, он вполне мог сказать:
– Слушай, извини, пожалуйста, но этот парень платит мне тридцать долларов в день, чтобы я надоедал футболистам. Просто пожми ему руку, и я обещаю, что тут же уведу его прочь с твоих глаз.
Я подошел и пожал Тестимициану руку. Он выглядел так, будто вот-вот расплачется. Должно быть, беседа после матча была жесткой. Футбольные тренеры, очевидно, во всем мире одинаковы. После того как их игроки дали маху, они мотивируют их на следующую игру словами о том, что футболисты – ленивые и бездарные куски дерьма. То, что это помогает, кое-что говорит о футболистах.
– Вы получили мою футболку из Уимблдона? – спросил я у изнеможенного на вид Тестимициану.
Уставший футболист завел долгую речь, которая звучала не слишком радостно. В чем проблема? Ему не подошел размер XL? Наконец замолчав, он отвернулся и, даже не попрощавшись, отошел в сторонку.
– Что он сказал? – спросил я Юлиана.
– Что устал.
И все? Знаю, я не специалист в румынском, но как мог Тестимициану столько говорить, только чтобы сообщить о своей усталости? Либо Тестимициану – мастер поразглагольствовать, либо Юлиан переутомился. Но когда он успел переутомиться? Может, он спасал меня от жестокой правды слов Тестимициану, чтобы мой угасающий оптимизм не получил новый удар?
– Поехали домой, – сказал я, оценив всеобщее похоронное настроение.
Все были подавлены – и Тестимициану, и Юлиан, и я сам. Делать нам здесь было нечего. Когда тренер «Зимбру» уехал, мы снова забились в машину Юры и протряслись час обратной дороги до Кишинева. Весело.
Въезд в столицу Молдовы обозначают так называемые «Ворота Кишинева». Но это, к моему разочарованию, не древние ворота, а, скорее, две высокие треугольные многоэтажки по обе стороны главного шоссе, ведущего в город. Возможно, не слишком красивые, но внушительные. Я попросил Юру ехать помедленнее, чтобы я мог снять дома на видео для потомков, и он радостно согласился, хотя, как я заметил, продолжал ехать по левой полосе. Через мгновение за нами прозвучал гудок. Видя, что я еще снимаю, Юра не прибавлял скорость, несмотря на громкие протесты позади.
– Все в порядке, Юра, я закончил съемку, – сказал я, не желая стать свидетелем последствий дорожных разборок в Молдове.
Но я опоздал. Новехонький темно-синий «мерседес» поравнялся с нами, и человек на пассажирском сиденье начал осыпать Юру ругательствами. По крайней мере, я предположил, что это была ругань – не похоже, что он спрашивал, который час.
– О нет, это плохо, – занервничав, произнес Юлиан.
– Почему?
– Этот парень хорошо известен – очень влиятельный человек. Его прозвали «Телевизор».
– Почему?
– Потому что все знают, что он разбил свою машину, когда смотрел в ней телевизор.
Вероятно, молдавские мыльные оперы требуют неотрывного внимания. Думаю, Телевизора могло бы утешить, что после происшествия он увидел себя в новостях. «Смотрите! Это я! Меня вырезают из той машины!»
Так или иначе, что бы он ни смотрел сейчас, это точно не успокаивало нервы. Интересно, он подвержен влиянию экрана? Если да, остается лишь молиться, чтобы он не был поглощен просмотром фильма об автогонках с перестрелками.
– Он псих, – застонал Юлиан. – Он пытается заставить нас съехать с дороги.
И правда. Синий «мерседес» продолжал нас подрезать, а Телевизор неистово размахивал руками, указывая на обочину.
– Мне кажется, Юлиан, он хочет, чтобы мы остановились, – сказал я как можно спокойнее.
– Согласен. Этого он и хочет, – ответил бледный, как смерть, Юлиан. – И, думаю, мы должны остановиться.
Юлиан попросил Юру притормозить, и синий «мерседес» остановился перед нами, из него вышли Телевизор и еще один человек в костюме; и они, как дорожная полиция, подошли к нашей машине. В уме проносились варианты развития событий, которые могли ожидать нас в ближайшие несколько минут. Ни один из них не предполагал, что нас пригласят на чашку чая с печеньем.
Взволнованному Юре приказали выйти из машины, и он благоразумно подчинился. Телевизор прочел ему пятиминутную лекцию, тему которой легко можно было угадать и которая, видимо, включала список негативных последствий, уготованных нашему водителю, если он не извинится за свое тупое поведение. Юра робко кивал на каждое слово. Очень правильно, подумал я. Нет никакого смысла вступать в длительные споры по поводу уточнения разделов правил дорожного движения с этим типом – широкоплечим и не слишком доброжелательным на вид. Беда этого Телевизора состояла в том, что, если тебе не нравилось зрелище, ты не мог просто переключить канал: «Довольно гангстерских фильмов, я лучше посмотрю спокойный документальный фильм о животных».
Должно быть, извинения Юры приняли, потому что двое парней, которые настолько обеспокоились нашей безопасностью на дороге, вернулись в свою машину и уехали, даже не потребовав дальнейших сатисфакций.
– Юра говорит, что это все-таки был не Телевизор, – сказал Юлиан, когда Юра вернулся на свое место.
– Правда?
– Да, я ошибся.
– Неудивительно, – хмыкнул я. – Сейчас все телевизоры на одно лицо.
Юлиан не улыбнулся. Либо он все еще думал о том, что только что произошло, либо счел, что ничего смешного я не сказал. Облегчение на лицах попутчиков навело меня на мысль, что, возможно, мы были в большей опасности, чем я себе представлял. Приятно думать, что теперь мы могли продолжить путешествие в Кишинев без остановок по пути в какой-нибудь больнице.
Наша машина снова выехала на дорогу, все были слегка напуганы, но успокаивались, осознавая, что опасность миновала. У Юры очень хорошо получалось изображать кротость. На самом деле его кротость была чем-то вроде гордыни и определенно вызвала бы восхищение у Иисуса, который высоко ценил это качество.
– Блаженны кроткие, ибо они наследуют Землю, – сказал он как-то со всей искренностью.
Но вот кроткий почему-то ответил:
– О, я, наверное, не смогу. Возьми себе.
В тот вечер я смог поесть чечевицы, хлеба и сыра фета без того, чтобы увидеть что-нибудь из съеденного в ночи. Григор посоветовал мне запить еду молдавским коньяком, который, как он убеждал, полезен для желудка. Мой доктор.
– Отец хочет знать, пойдешь ли ты с нами утром в церковь, – сказала Елена.
– Да, с удовольствием. Спасибо, – ответил я.
Мне требовалась помощь, и я был готов на все. Обратиться к молдавской православной церкви за поддержкой казалось столь же логичным, как и любой другой вариант действий.
Я не был уверен, сколько у меня времени, переоделся в то, что казалось наиболее подходящим для посещения церкви, и терпеливо ждал в своей комнате начала церковной вечеринки.
– Я думал, мы договорились в одиннадцать, – заметил я Адриану, изо всех сил стараясь не сбиться на жалобный тон.
– Верно, в одиннадцать. Прошлой ночью часы перевели на час назад.
– О, верно. Прости.
Вот и зима. С этого времени темнело все раньше. Как я ненавижу искусственное сокращение светлых часов суток! Никогда не понимал, зачем это надо, но мне говорили, что всему виной шотландские фермеры. Какой стыд, что Молдова тоже сдалась под их напором.
Григор был в костюме, Елена – в прекрасном голубом платье, плаще и шляпке под цвет. Она выглядела именно так, как любой отец мечтает увидеть свою 11-летнюю дочь. Григор, должно быть, гордится ею, подумал я. И мы пошли втроем, так как Дина собиралась навестить больного родственника, а Адриан засел в своей комнате за закрытой дверью. У него это неплохо получалось, но, полагаю, он решил потренироваться на будущее.
– Мой папа говорит, – сказала Елена, когда мы сели в макси-такси, – что после обеда хочет показать тебе больницу.
Местом поклонения Григора оказалась базилика, которую я видел из окна своего номера в отеле в первое утро моего пребывания в этой стране. Она поразила меня, показавшись пережитком прошлого, возвратом к дням, когда религия оказывала огромное влияние на общество, до того, как коммунистические догмы выкорчевали ее из человеческих душ. Похоже, у людей хорошая память. На пешеходной дорожке перед входом в базилику было столько людей, что мне вспомнилась толпа на вокзале в час пик. Мы пробрались через толчею и вошли в базилику. Внутри, как оказалось, народа было еще больше, верующие бродили, крестились и иногда опускались на колени, чтобы поцеловать пол. Вот это набожность. Вот это страсть. Ничего схожего с консервативными прихожанами средней Англии. Здесь я видел событийный ряд. Здесь нечто происходило. Очевидно, пятидесяти лет тоталитаризма недостаточно, чтобы грубой силой насадить атеизм и вырвать из людей веру в высшую справедливость, достойную поклонения.
